Более полувека занимаясь преподавательской работой по архитектурной специальности, я примерно посчитал, что участвовал непосредственно в подготовке более пяти тысяч специалистов-архитекторов в стенах первого в республике архитектурного факультета при КазПТИ, который в 1980 году перерос в ААСИ, затем – в КазГАСА и сегодня – в университет МОК. Я не могу конечно утверждать, что всех запомнил, но как сказал философ Шамфор: «По-настоящему мы знаем лишь тех, кого хорошо изучили. Людей же, достойных изучения, очень мало. Отсюда следует, что человеку подлинно выдающемуся не стоит, в общем, стремиться к тому, чтобы его узнали. Он понимает, что оценить его могут лишь немногие, и что у каждого из этих немногих есть свои пристрастия, самолюбие, расчеты, мешающие им уделять его дарованиям столько внимания, сколько они заслуживают».

​

          Вот таким человеком-специалистом запомнился мне Алим Сабитов, который особо не стремился выделяться, ни как студент, ни как преподаватель. Но как один из тройки внешне выдающихся парней, так и отношением к учебе, к великому делу – архитектуре, и в целом – к искусству, выделялся уже в студенческие годы. Было видно, что им, в том числе Алиму, Бог подарил все необходимое для роста и развития. Да и таланта у них хватало!

​

          С 1981 года, когда он занялся преподавательской работой на факультете, мы стали общаться ближе, особенно после защиты его кандидатской диссертации. С этого периода он активно совмещал преподавание с творческой работой.

​

          Одновременно и архитектура Казахстана, особенно после обретения страной независимости, требовала решения новых проблем в области национального своеобразия. Для этого требовались свежие силы, прежде всего, для разработки теоретических основ.

​

           Уже в начале 2000-х, когда между нами зашел разговор об этом, Алим Равильевич сказал, что может взяться за решение этой проблемы. Я поверил ему, так как он уже к этому времени хорошо понимал специфику и задачу. В отличии от многих архитекторов, он достаточно глубоко изучал произведения казахстанских художников – живописцев, скульпторов, и кинематографистов, активно работающих по выявлению красоты национальной самобытности и своеобразия в своих произведениях. В разное время он сам работал художником-постановщиком игровых фильмов киностудии «Казахфильм». Его приход в кино пришелся на период подъема национального киноискусства. Сюда пришли такие же молодые режиссеры и сценаристы, вместе они создали феномен «казахской новой волны». Вклад А. Сабитова – восемь кинокартин, в которых он выступил как художник-постановщик, в том числе - фильм «Киллер» Д. Омирбаева, удостоенный главного приза Каннского кинофестиваля 1998 года в программе «Особый взгляд».

​

          Однако Алим Сабитов никогда не отрывался от основной своей профессии. Об этом свидетельствуют ряд его теоретических трудов, таких как «Изображение несуществующих архитектурных объектов» (Алматы, КазГАСА, 1999) и другие, отражающие характер его научного поиска и интересов. Поэтому, исходя из условий динамического развития современной казахстанской архитектуры и востребованностью исследований по теории архитектурной композиции, он сосредоточился на пространственных представлениях коренного населения Казахстана, как составляющих казахской традиционной культуры. Объектом его исследования эстетическая организация пространства, как основной аспект в архитектуре присутствующий в концептуальном виде в изобразительном искусстве, кинематографе и др. Я его идеи, как научный консультант, полностью поддержал, потому что я в своей монографии «Развитие архитектуры Казахстана в эпоху социализма» (Алматы, КазГАСА, 2019) дал такое определение нашей специальности: «Архитектура – информативно и эмоционально насыщенная пространственная среда, сформированная системой материальных структур, для удовлетворения нужд как отдельного человека, так и сообщества людей».

​

          Такое понимание сути архитектуры у меня сформировалось давно, еще в аспирантские годы, и укрепилось окончательно после знакомства c трудами Н. А. Ладовского, утверждавшего, что «пространство, а не камень – материал архитектуры», Ричарда Мейера, сказавшего, что «архитектура – это сотворение пространства для жизни человека в атмосфере воодушевления и значимости». Мне были интересны в этом направлении позиции И. И. Ноткина, который обосновывал в условиях жаркого климата интерьерный характер городских пространств улиц и площадей среднеазиатских городов, и О. Шпенглера, который указал на пространственные представления как составляющие традиционной культуры и т. д. Поэтому я заинтересовался позицией уже зрелого исследователя Алима Сабитова и темой его докторской диссертаци «Пространственные модели в архитектуре Казахстана» и согласился быть его научным консультантом. В 2007 году он ее успешно защитил.

​

          В итоге исследователем были «определены присутствующие в традиционной казахской культуре пространственные представления… Все эти представления имеют комплексный и системный характер и могут быть обозначены как базовая пространственная модель… имеющая трехчастное деление по вертикали. Верхняя и нижняя части обладают знаковым значением и представляют собой отражение мифологических областей традиционной картины мира казахов. Средняя часть такой модели представляет собой ведущий пространственный образ. Он обозначен как «равнина». Это образное восприятие самой распространенной формы природного ландшафта – казахской степи».

 

Бекримжан Глаудинов,

Қазақстанның Еңбек сіңірген қайраткері,

доктор архитектуры, профессор

 

Он изучал приемы организации пространства

 

          Мы встретились с Алимом конце 80-х в первый раз буднично в длинных коридорах ААСИ в, где как всегда студенческая суета не способствовала глубокому проникновению в события, – преподаватели куда то спешат, а студенты в коридорах между аудиториями не обращают внимание на все происходящее вне их мира.

​

          Тот самый, обозначенный Ч. Дженксом, постмодернизм в архитектуре назревал и совпал с постструктурализмом в философии, навсегда раскроив мир архитекторов, на тех, кто читает Р. Барта и осознает периоды как доструктуралистский, структуралистский и постструктуралистский, и тех, кто еще живет в другом мире.

​

          Но пока каждодневные задачи не перекрывали наши студенческие образы, мысли и мечты. Оживление в институтской среде, связанное с приходом молодых преподавателей – Алима Сабитова, Алексея Розенберга и Юрия Бахмутова, взрослых, высоких и красивых, приехавших из аспирантуры Москвы, отразилось на студенческой жизни.

​

          Они затеяли какие-то проекты, для которых отобрали «особых» студентов, куда вошла и я. Они производили впечатление умных, стремительных и энергичных людей, которые знают какие-то потаенные от нас студентов истины и поведут в том правильном направлении, которое мы смутно еще не предугадываем, но хотим увидеть и сделать что-то поразительное. Алексей Розенберг принципиально заявил, что работать надо так-то и так-то, а если мы, еще не приступив, опаздываем и так далее, то он никого не держит. Такая грозная прелюдия начала перерастать в опасное для проекта противостояние, и в воздухе возникло настроение непослушания и желание разойтись. Но Алим как-то тихо и неспешно, с добрыми нотками в голосе успел до надвигающегося разрыва заговорить о цели встречи, спасая патовую ситуацию. Эта его добродушная жертвенность заговаривать в любой сложной ситуации, приводила к спасению и умиротворению, что я не раз наблюдала на дизайн-факультете, уже став преподавателем МОК КазГАСА.

​

          Вторая встреча, уже осмысленная, произошла в 2000 году в творческом офисе СЦСИ на семинаре искусствоведческих практик. Надо отдать должное кураторам, одним из которых и был Алим, они пригласили культовую фигуру, талантливую и бескомпромиссно актуальную, – искусствоведа Екатерину Деготь из Москвы. На гала-обеде мы встретились с Алимом, но уже как два взрослых архитектора. Правда, Алим к этому моменту обладал шикарным образом человека, перешагнувшего границы профессии архитектуры и создавшего клип песни «Иду курю» в Москве с оригинальной прокруткой видеоряда. Пространство клипа было выстроено строго профильно с дымом сигарет, выдавая только проективную плоскость движения героя, которая перемещает-читает все в одном направлении, как египетский папирус. Я удивилась свежей эстетике клипа, при этом не ведая, что сняли его мои знакомые – Алим Сабитов и Алексей Розенберг. Клип содержал язык внутренней координатной сетки, которую только архитектурная душа поймет своей условно-символической системой. Так что я безоговорочно приняла и образ авторов, оценив их аlter ego – молодого хулиганистого героя.

​

          На той встрече я подарила Алиму автореферат своей диссертации 1998 года, и мы заговорили с ним про пространственные построения и структуры. Семиотико-структурные исследования в нашем регионе не были встроены еще в научную парадигму, хотя уже появились работы в области истории у А. Галиева и у этнографа Н. Шахановой в том же 1998 году, но об этом мы еще не знали. Наш любимый Бек Ануарбекович Ибраев был предтечей таких исследований в архитектуре еще в 1980-х годах, дав маленькую статью в журнал «Декоративное искусство», заронив зерно будущих исследовательских горизонтов в области культурологии и семиотики в среде архитекторов. Тогда же оригинальный архитектор-мыслитель Сакен Нарынов переполнялся мыслями право и левополушарности, выстраивая зеркальность и топологию лент мебиуса в художественных объектах. Семиотика тех лет выстраивала альтернативную отдельную моду в науке, сопряженную с интеллектуальным и философским напряжением обобщения в знаковую форму, как бы паря над всеми известными методами познания. Позитивистское накопление материалов не объясняло уже в целом феноменов науки и в архитектуре тоже, как и надолго навязший эволюционизм «от простого к сложному», который не ответил на запрос целостности знаний не только в традиционных направлениях в науке, но и в обобщающей форме культурологии, которая естественным образом начала вскрывать междисциплинарные явления.

​

          Позже Алим непринужденным образом ушел в эту область, представляясь для всех культурным антропологом. А вопрос, который мы тогда обсуждали, касался того, как «вторичные моделирующие системы» (сформулированные Ю. Лотманом и Вяч. Ивановым) описывают универсалистским языком картины Мира, но вся предметная область и языки народов при этом разные и самобытные. Я предполагала, что мы не вписываемся в парадигму готовых структур и оппозиций, а развиваемся качествами этих структур… Это позже Вяч. Иванов будет писать о том, что существуют двоичные и троичные числовые системы на территории Евразии и каким-то чересполосным перемежеванием там существуют, но что из этого вытекает (?) так и повисло вопросом. Тогда определить, оригинальную картину мира казахов или тюрков не представлялось возможным.

​

          К определению национальной картины мира       национальной картины мира Алим приступил в своей докторской диссертации в 2007 году. Вектор был предопределен. Оставались только такие важные вопросы построения этого в объекте исследования, как приемы организации пространства в казахстанской архитектуре, изобразительном искусстве и кинематографе, что и было на тот момент отражением этой «картины мира».

​

          Читая исследование Алима, я наткнулась его суждение ото, что «в силу исторически обусловленных причин пространственные представления в традиционной казахской культуре не сложились в пространственную модель и как следствие этого, не получили адекватного выражения в архитектуре…». Это суждение отрицает мое постструктуралистское направление исследования «кииз уй (юрта): структура пространственности», где была попытка выявления структур в пространственной ориентации тюрков и их реализации в традиционном условно-символическом комплексе кочевого жилища. Но эти структуры он красиво ввел в конце своего исследования на примере пространственных представлений в изобразительном искусстве, кинематографе.

​

          Кинематограф был его занозой, ему не хватало быть тонким и талантливым только в архитектуре и дизайне… В этом, как мне кажется, и есть его подвижничество культуролога,  попытаться охватывать многое, системно выявляя все пространственные построения в визуальных дисциплинах. Он вспоминал, что первым его ГАПом был Рустам Хальфин – яркий контемпориартщик, вместе с удивительной Лидой Блиновой, которые увлекли его в художественные просторы творческих преодолений. И как, вспоминая первую тяжелую работу в «Казгорстройпроекте» над проектом, «будучи маменькиным сынком» (определение самого Алима), он однажды сказал Рустаму, что не может остаться работать на ночь, так как его ждет мама. На что Рустам удивительно легко согласился, однако уходя, с чувством пнул какой-то макет. Алим, глобально очертив направление своего будущего творчества, сказал, что, пожалуй, останется…

​

          На факультете состоялось несколько работ Алима с магистрантами на тему той самой постмодернистской мифологии пространства города Алма-Аты, где актуализировалось концептуальное ядро понятий и их означения в наших родных городских пространствах. Это «яблоко», «горы», «арыки» и город художника Калмыкова, который вел воображаемые диалоги со всем миром – Леонардо да Винчи, Эдгаром Дега, Гогеном и Малевичем, выстраивая собственный локус общения с глобальным.

​

          Хочу отметить еще одну симптоматичную для всех неординарных людей традицию. Алим, когда зазывал пить кофе, или когда я сама заходила к нему в кабинет, испытывал творческую жажду: «рассказывайте, что происходит?», пытая огнем своего локуса, выстреливая сканирующим лучом-вопросом только по самому важному, обрушивая по пути мелочь и страдания обывателя, А что, собственно, было еще нужно состоявшемуся городскому маэстро для подпитки его размышлений обо всем?!

​

          Встречаясь с ним уже после 30-летней памятной встречи в коридорах ААСИ, мы шутливо приветствовали друг друга как «теоретик теоретика». Алим по-доброму поддразнивал, что я - первый теоретик в архитектуре, на что я протестовала: как можно-с, только после Вас-с… Коллеги не понимали приветственного ритуала, воспринимая его, как наше нескромное выдвижение от основных мейнстримовских направлений в архитектурной науке, но это была наша детская радость от игры в тайное общество заговорщиков внутри большого цеха архитекторов. Он, по праву, во всем был и остается во времени моим и нашим старшим товарищем, передавшим свое воспитанное отношение к миру Идей.

​

          Книгу Р. Барта (уже постструктуралистского его периода), которую он в приливе чувств дал мне тогда при обсуждении в своем кабинете, чтобы я еще лучше поняла, о чем он думал, когда писал свои «мнимые пространства», осталась у меня. Полагаю, это уже стало просто подарком мне, как знание, которое имеет реализованное свойство в жизни дарителя.

 

Нурдубаева Асия,

архитектор, кандидат искусствоведения