Бахыт Килибаев, режиссер фильма

​

               Для «Гонгофера» Алексей Розенберг и Алим Сабитов разработали всю эстетику фильма, при моем участии. Вообще смешно так было: в тот момент мое сознание не ухватывало смысла слова «формальный». Когда Алексей спрашивал – «А с формальной точки зрения, как мы это будем делать?» - я не мог ответить, что я не знаю, что это значит, и отвечал уклончиво. С чего вообще начался «Гонгофер». С истории, которой мне рассказал Саморядов. Я жил в гостинице «Севастополь» в Москве и оттуда организовывал прокат фильма «Клещ». Ко мне приехал Леха Саморядов, и мы с ним бухали. Рассказал какую-то дичайшую историю о том, что приехал его кум скот продавать-покупать, с кем-то связался, ведьма какая-то, глаза были у него одного цвета, стали другого. Ересь какая-то, но смотрю, она живет во мне неделю, с головы не идет. Я думаю – почему? Вдруг понимаю, что я ни одного поворота не угадал, я, профессиональный драматург. Тогда я понял, что в ней есть энергия и попросил написать их сценарий – Луцика и Саморядова. Ребята, скажем так, не очень горели этим сценарием, поэтому многое мне приходилось дописывать самому.

Тот период был довольно интересный по жизни, он отличался от того, как обычно человек живет. Это же так интересно, когда ты в экспедиции. При чем ты же не на Северном полюсе, а в мегаполисе, живешь в гостинице, избавлен от бытовых проблем. И у тебя есть время что-то делать, и у тебя целая команда людей, которая все вместе что-то делают. И у них, судя по тому, как жизнь отвечает, что-то получается. И дела идут нормально.  Это все так быстро происходило.

Алексей и Алим построили совершенно замечательную, концептуальную декорацию. Но это лучше у Алексея спросить.

 

Дмитрий Передня, оператор фильма

​

Алим в нашей компании был очень скромным, деликатным, никогда не повышал голоса. Но концептуальность во многом шла от них – художников-постановщиков Алексей Розенберга с Алимом Сабитовым.  Декорацию для «Гонгофера» они построили сложной. Там пропорции были специально нарушены: потолки низкие, чтобы персонажи казались большими. При этом декорация легко трансформировалась -  в ней можно было ходить, бегать, подпрыгивать, кувыркаться. Очень удобно для съемки. Потом в ней сняли клип группы «Ноль» - «Иду, курю», и там видно, какая она большая.

​

​

Розенберг о «Гонгофере»

 

С «Гонгофером» вот какая история: Луцик с Саморядовым написали сценарий, но не придумали финал. И все время, пока снимали, а мы с Алимом считали себя важными участниками кинопроцесса, так оно и было, потому что для массы сцен мы раскадровку рисовали, и многое придумывали именно мы. Конечно, роль Бахыта огромна – никто бы не смог найти денег, организовать студию, затеять это проект. Я снимаю перед ним шляпу. Это же были девяностые годы. И хотя деньги на фильм были большие, кинопроизводство в то время было просто ужасным. К примеру, осветитель мог выключить свет и уйти. Был полный произвол. Сегодня такое невозможно. Поэтому Бахыт сделал съемочную группу семьей – он всех, и осветителей, и водителей кормил, поил, решал проблемы с жильем и т.д.

Декорацию мы с Алимом придумывали как «машину для съемок». Она была П-образной, и можно было снимать в любую сторону. И это не было квартирой. Можно было построить реальную квартиру и снимать. А мы монтажом добивались реальной квартиры. В нашей декорации можно было снимать длиннофокусной оптикой, что в реальной квартире невозможно. Ты строишь большой периметр, который разделен абсурдистскими деталями. Мы же мистику снимали. Мазанки, полочки, норки, все это было в нереальном масштабе, а в монтаже они казались реальными. Зато, когда ты берешь две выгородки и кровать, там у тебя задник работает, Каскадерские работы были важными. Нам нужны были длинные коридоры для каскадеров, для разбега. Весь фильм вообще был большой эксперимент. По большому счету во всем. В клипе «Иду, курю», который я снял как режиссер, эта декорация отработала, в нем видно, что это большая длинная декорация. С группой «Ноль» мы очень дружили. Бахыт от Феди Чистякова был просто в восторге! И вот тогда пришла идея в этой декорации снять клип, идея бесконечного прохода. 

В кино мы старались делать гиперфактуры, скажем, вязаная нитка была большой толщины. Сейчас это повторяют, а тогда это было новаторством.

Вообще «Гонгофер» мне нравится, хотя там не было финала. Мы все – и я, и Алим, и Саша Баранов - старались придумать финал, но в итоге Бахыт снял про темные силы и светлые силы, тему, которую позже Тимур Бекмамбетов развивал.   

               Квартира Ганны – огромная, а там, где они выпивали – потолки низкие. Мы специально так сделали, чтобы сделать их гигантскими. Мы постановочно пытались насытить их смыслами. Декорация деревни была специально сделана с низким потолком. Выливали специально посуду из пластика, чтобы она казалось гигантской. Мы одежду вязали. Масштаб мебели меняли. Лавочки маленькими делали, а стол высокий, и они становились как дети.

               Для «Клеща» мы с Алимом вообще разработали всю цветовую палитру – от серого к желтого, к желто-черному. Насколько это сработало в фильме – не знаю. Мы в тот момент разделились. Из-за того, что я снимался в «Женщине дня», то больше переключился на работу с Барановым. В «Женщине дня» мы решили работать с розовым и красным. Это снималось в той же квартире, где «Игла». Для декораций я сделал этажерки, с помощью которых мы меняли пространство. В принципе там все было системно.

К «Гонгоферу» мы сами уже повзрослели, и не боялись кинопроизводства. На первых фильмах мы еще не умели с цехами взаимодействовать. Мы же не получили киношного образования, все сами фактически на ходу придумывали. Из-за этой цветовой драматургии «Клеща» Сергей Ливнев узнав о ней, позвал нас в Москву работать над картиной «Кикс». И мы все бросили, выехали из Алма-Аты, это же было советское время и все было серьезным решением. Крепко думали – бросать или не бросать работу – и решили все-таки пуститься в свободное плавание. Мы же преподавали в ААСИ. Я вообще считаю, что это золотой период был нашей деятельности. Мы были счастливы! Мы защитились, стали старшими преподавателями, но все это советская система, а тут – свобода! Ты свободен! От всего, от трудовой книжки.

               В общем, мы сняли «Кикс», нам платили зарплату, и еще мы жили в гостинице «Турист». И это было круто! Ливнев тоже с нами жил. Он же был моложе нас, только закончил вуз, поэтому он подпитывался нами. Алим же вообще все на свете знал. Бросишь там фразу про короля Генриха IV, и Алим тут же все страницы его биографии мог рассказать. И Ливнев очень сильно вдохновился. Мы жили вместе – режиссер, оператор, чтобы каждый день обсуждать съемки. Оператором был Сережа Мачильский, которого я не простил. Мы с Алимом хотели сделать кино яростно цветным. Построили декорации а-ля итальянский постмодернизм. Эдик мне очень сильно помогал, потому что декорация я строил. Какие мы делали такие объекты! Вот одну комнату мальчика, которая в фильм не вошла, мы сделали в ней все красным – стены, мебель, штангу, вот он ест красную свеклу и т.д. Там такой странный эффект получался, что когда все красное – красное не видишь.  А та сцена, где Алим играл гадалку, должна была быть вся в зеленом цвете, с какими-то маленькими желтыми акцентами. Это было безумно красиво! Лева Огарев, в то время он был фотографом, он все это снял на слайды, правильно, как это и должно было быть. И получилось бы по цвету круче «Жидкого неба». А Мачильский ставил обратные фильтры. Он считал, что он гений. Он все уничтожал, превращал все в серое. Мы же видели материал только через две недели. Апогеем была съемка на кладбище, когда должен был быть один эффект, а получилось прямо противоположное. После этого Ливнев его уволил. Две недели Мачильский пьянствовал, а мы с Алимом просили вернуть его, потому что все-таки любили. «Кикс» должен был быть по цвету ядренным, а не таким мутным.

               Рисунки Алима мне ценны с художественной точки зрения. Он мне их дарил, и я даже забыл, что они с дарственной подписью.  Алим очень часто рисовал на клочках, и я их тоже собирал. А вот перед твоим приездом, я взял в руки его картину, а стекло развалилось. Я попытался его собрать, а оно развалилось еще больше.

               Из разговора с Алексеем 3 ноября 2019 года в Москве, в его доме